Папа: в христианской молитве нет места индивидуализму
«Дорогие братья и сестры, здравствуйте! Мы продолжаем нашу тему, чтобы еще лучше научиться молитве, как учил нас Иисус. Мы должны молиться, как Он нас научил. Он же сказал: когда молишься, войди в безмолвии в свою комнату, удались от мира и обратись к Богу, называя его Отцом. Иисус желает, чтобы Его ученики не были подобны лицемерам, молящимся стоя на площадях, чтобы ими восхищались люди. Лицемерие не угодно Иисусу. Подлинная молитва – та, что совершается в тайне совести и сердца: она непроницаема и видима одному лишь Богу: тебе и Богу. Она избегает фальши: с Богом притворяться невозможно. Невозможно, ведь перед Богом никакой макияж не поможет, Бог знает нас такими, какие мы есть, обнаженными в совести, и притворство невозможно. В корне молитвы находится безмолвный диалог с Богом, подобный пересечению взглядов между двумя любящими людьми: пересекаются взгляды человека и Бога, - это и есть молитва. Смотреть на Бога и позволять Богу смотреть на тебя, - это и есть молитва. - ʺОтче, но она же без слов!» - Посмотри на Бога, и пусть Он посмотрит на тебя. Это и есть молитва, прекрасная молитва!
И все же, хотя молитва ученика всецело конфиденциальна, она никогда не впадает в интимизм. В тайне совести христианин не оставляет мир за дверями своей комнаты, но носит в своем сердце людей, ситуации, проблемы, - множество вещей, всё мы носим в молитве.
В тексте ʺОтче нашʺ есть впечатляющий пробел. Если бы я спросил вас, что это за впечатляющий пробел, вам было бы непросто ответить… Там нет одного слова. Подумайте: чего не хватает в ʺОтче нашʺ? Не хватает одного слова. Слова, которое в наше время – а может быть, и всегда, - все очень уважают. Что же это за слово, которого нет в повседневной молитве ʺОтче нашʺ? Чтобы сберечь время, отвечу: в ней нет слова ʺяʺ. Ни разу не говорится ʺяʺ. Иисус учит молиться прежде всего со словом ʺтыʺ на устах, поскольку христианская молитва – это диалог: ʺДа святится имя Твое, да придет Царствие Твое, да будет воля Твояʺ. Не мое имя, не мое царство, не моя воля. Не я, - ʺяʺ тут не подходит. Затем переходим к ʺмыʺ. Вся вторая часть ʺОтче нашʺ звучит в первом лице множественного числа: ʺХлеб наш насущный дай нам на сей день, прости нам долги наши, не предай нас искушению, избавь нас от лукавогоʺ. Даже самые элементарные прошения человека – такие как пища для утоления голода – все они во множественном числе. В христианской молитве никто не просит хлеба для себя: не говорит ʺдай мне хлеб на сей деньʺ, но молит обо всех, обо всех бедных в мире. Не забывайте об этом: здесь нет слова ʺяʺ. Мы молимся словами ʺтыʺ и ʺмыʺ. Это благое учение Иисуса, не забывайте о нем.
Почему же? Потому что в диалоге с Богом нет места индивидуализму. Мы не демонстрируем собственные проблемы так, будто каждый из нас – единственный, кто в мире страдает. Нет такой молитвы, возносимой к Богу, которая не была бы молитвой общины братьев и сестер, нашей молитвой: мы – община, мы братья и сестры, мы – молящийся народ. Однажды капеллан в одной из тюрем меня спросил: ʺОтче, скажите, какое слово противоположно слову ʺяʺ? И я наивно ответил: ʺТыʺ. – ʺЭто начало войны. Слово, противоположное я - мы, и где есть мир, там все вместеʺ. Этот священник преподал мне хороший урок.
В молитве христианин возносит все трудности людей, которые живут рядом: когда наступает вечер, он рассказывает Богу обо всех печалях, с которыми встретился в этот день, приносит Ему множество лиц, друзей и даже неприятелей; он не отгоняет их, как опасные отвлекающие мысли. Если человек не замечает, что вокруг него множество людей страдают, если слезы бедных не вызывают жалость, если он привыкает ко всему, это значит, что его сердце не просто увяло, но еще хуже: окаменело. В этом случае следует молить Господа, дабы Он прикоснулся Своим Духом и смягчил наше сердце: ʺГосподи, смягчи мое сердцеʺ. Это прекрасная молитва: «Господи, смягчи мне сердце, чтобы оно могло понять и взять на себе бремя всех проблем, всех чужих скорбей». Христос не проходил невредимым мимо несчастий мира: всякий раз, когда Он чувствовал чье-то одиночество, телесную или духовную боль, Он испытывал сильное чувство сострадания, подобно тому, как сжимается материнское сердце. Чувствовать сострадание, – не забудем, что слово сострадать является поистине христианским, - это один из ключевых глаголов Евангелия: это то, что заставляет Доброго самарянина подойти к израненному человеку на обочине, в отличие от других, у кого было жесткое сердце.
Каждый из нас может спросить себя: когда я молюсь, открываюсь ли я возгласу множества людей, близких и далеких? Или же воспринимаю молитву как некую анестезию, чтобы успокоиться? Вот мой вопрос, пусть каждый ответит. Если это так, то мы – жертва ужасного недопонимания. Безусловно, наша молитва тогда не является больше христианской. Потому что слово ʺмыʺ, которому нас научил Иисус, мешает быть спокойным в одиночку, но заставляет чувствовать ответственность за братьев и сестер.
Есть люди, которые на первый взгляд не ищут Бога, но Иисус побуждает молиться и о них, потому что Бог ищет этих людей больше всего. Иисус пришел не ради здоровых, но ради больных и ради грешников – то есть для всех, и если кто думает, что он здоров, то ошибается. Если мы трудимся ради справедливости, не будем чувствовать себя лучше других: Отец повелевает солнце всходить над хорошими и над плохими. Отец любит всех! Давайте учиться у Бога, Который всегда добр со всеми в отличие от нас, которым удается быть добрыми лишь с некоторыми, с теми, кто нам нравится.
Братья и сестры, все мы, святые и грешники, - братья, возлюбленные одним и тем же Отцом. И на закате жизни мы будем судимы по любви, по тому, как мы любили. Не только по любви как чувству, но по любви сострадательной и конкретной, согласно евангельскому правилу, о котором нельзя забывать: ʺТак как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мнеʺ (Мф 25,40). Так говорит Господь. Спасибо».
